Вероятный связь между уголовной преступностью во Франции и иммиграцией принадлежит к перчню крупнейших и неприкосновенных табу французской политики, сообщает издание The Economist.
«Не делайте параллелей, избегайте необоснованных ассоциаций!» После недавних терактов сначала в Париже, затем в Ницце и Нормандии эту фразу приходится слышать так часто, что исчезают последние сомнения: общественное сознание не только установила, но и давно зафиксировала неприятные для политического класса ассоциации. Причем не факт, что усредненная пропорция соответствует реальности. Там, где принуждают к молчанию, возникают домыслы.
Тема происхождения террористов и, в более широком смысле, осужденных за тяжкие уголовные преступления относится к тем, которые не принято обсуждать вслух. И все же. Каждый, кому это выгодно, использует табуированную информацию на свое усмотрение. «Запрет фиксировать в официальных документах происхождение или религиозную принадлежность существует с послевоенных времен, — объясняет Франсуа Леметр, специалист в области уголовного права. — Тогда, во второй половине 1940‑х, политическая элита страны испытывала сильный комплекс вины за Холокост. Именно информация о происхождении граждан, которых имела в своем распоряжении полиция, дала возможность колаборационистскому правительству Виши быстро идентифицировать евреев и оперативно отправить их нацистских концлагерей. Поэтому соответствующий запрет задумывался на предупреждение подобных преступлений. Однако за семь десятков лет ситуация существенно изменилась. Практически все наркоторговые картели, которые существуют на французской земле, созданы по принципу этнических землячеств. Остальные структуры организованной преступности тоже функционирует в подобный способ. В частных разговорах полицейские запросто рассказывают про китайскую или, скажем, албанскую мафию, но фиксировать соответствующую информацию в документах не имеют права».
Читайте также: Джихад в Европе. Давайте не будем путать войны
Сейчас под влиянием терактов и в контексте чрезвычайного положения все больше слышно голосов в пользу отмены этого запрета, который замедляет работу следователей. Другое дело — допуск и использование чувствительной информации, необходимость ограничений на ее публичное распространение. Немало специалистов — сторонников «этнической» уголовной статистики считают, что частичная закрытость соответствующих данных была бы уместной. Они отмечают, что реальная картина, которая основывалась бы не на предположениях, а на правдивой статистике, необходима. Социалистическое правительство колеблется, вводить изменения, чтобы не сказать не решается. Тем более накануне президентских выборов.
В отличие от Франции англосаксонские страны, которые не попали под гитлеровскую оккупацию, не имеют никаких комплексов с параметром происхождения правонарушителей. По мнению Франсуа Леметра, травматизм Второй мировой — лишь одно из объяснений отношения страны к этому специфическому критерию. «Великобритания издавна функционирует по принципу языково-культурных и религиозных сообществ, — объясняет юрист. — Зато Французская Республика от самой Великой революции 1789-1793 годов употребляет термин «комунотаризм» только в негативном контексте. В государственных администрациях, когда выходцы из заморских территорий в разговоре между собой переходят на креольский, коллеги косятся на них с нескрываемым раздражением. Или со скрытым, но оно тоже чувствуется. Французская унитарность основывается на принципе один язык — один народ без учета этнического корни. Поэтому организация по принципу причастности к иноязычной культуре уже вызывает подозрения и недоброжелательность».
Читайте также: Откуда берутся воины джихада?
Магдалена — учительница начальных классов в государственной школе. «Когда коллеги слышали, что я разговариваю с детьми на моей родном испанском, большинство из них советовали отказаться от такой практики, — рассказывает женщина. — «Ты же толкаешь малых к комунотаризму! — они делали круглые глаза. — Твои дети вырастут изолированными, уязвимыми...» Длительное время государственная школа по неписаным правилам фактически обязывала абстрагироваться от проблематики культурных особенностей, от «своих» и «других». Такое воспитание привело к привычке порой не замечать очевидных вещей».
Тем временем «неприличный аргумент» неплохо прижился в политической коммуникации. Крайний правый «Национальный фронт» страшит людей перспективой исламизации Франции и религиозных войн, распространяя тезис, будто «80% преступников в тюрьмах — иностранцы», а сама преступность растет в основном из-за недостаточного контроля за иммиграцией. Крайние левые радостно записывают в махровых расистов всех своих политических конкурентов, которые высказываются в пользу хотя бы закрытой, но правдивой статистики в отношении мафиозных группировок, сплоченных по этническому принципу. Итак, дебаты проходят только в иррациональной плоскости. Правды никто не знает, все ее требуют, но ни одна политическая сила по-настоящему за нее не борется.
Впрочем, реальность терактов, которые становятся не исключением, а почти фоном французской жизни, заставляет ученых пересмотреть мировоззренческие автоматизмы, даже если они освящены многолетнетними традициями. В частности, Национальная обсерватория по вопросам преступности и наказаний начала анализировать статистику о гражданстве осужденных. По выводам этого учреждения, во французских тюрьмах большинство задержанных действительно имеют иностранные паспорта, нередко и двойное гражданство. Но руководитель этой структуры, автор книги «Криминалистика для чайников» Кристоф Сулле утверждает, что рост преступности не имеет прямого пропорционального связи с волной неконтролируемой миграции, которая активизировалась в последние два года. Сказать, что ему все поверили, было бы преувеличением. Однако прогресс заключается хотя бы в том, что вопрос начали исследовать.
Читайте также: Антитеррористические уроки Израиля для Европы
Спекуляции на запретной теме время от времени взрываются скандалами. Одним из них стала публикация в региональном журнале «Прогресс» небольшого исследования именно о деятельности этномафии в департаменте Рон. Его авторы подверглись уничтожающей критике за утверждение, будто первенство в кражах металлов принадлежит цыганам, во взломах банкоматов — албанцам, а в квартирных грабежах — грузинской мафии. «Где убедительные источники информации? Кто ее собирал, по какой методике прорабатывал, как именно была сформирована социологическая выборка?» — возмутилась правая газета Le Figaro, которая очень старается соблюдать границы между классическими, умеренными правыми и ультраправыми. Межмедийные конфликты присущи не только Украине. От страны к стране разнятся только темы разборок, которые на конкретный момент могут больше всего интересовать то или иное общество. Для французов сегодня это особенности воспитания преступников, семейные истории террористов, большая часть из которых выросла или родилась на Западе.
«Слишком долго Франция упорно отказывалась интересоваться культурными корнями правонарушителей, — пишет в предисловии к своей книге «Отрицание культур» социолог Юг Лагран. — Если разобраться, то это огромная неискренность». Над своим исследованием без излишней поддержки со стороны коллег он работал свыше восьми лет. Выводы граничат с неполиткорректностью. К примеру, в 2005-м и 2007-м жгли машины на улицах в основном выходцы из африканских семей, молодые люди, которые выросли в бедных пригородах, в проблемных семьях. Спасаясь от травматизма, связанного с осознанием своего империалистического прошлого, Франция убаюкивает себя антирасистскими лозунгами, которые использует где только может. Не казаться расистом здесь так важно, что в борьбе за приличное поведение иногда теряется ощущение реальности. Возникает нежелание знать, разбираться, искать адекватный выход...
«Большинство моих коллег понимают, что радикальный ислам вербует адептов, прежде всего в среде выходцев из стран Магриба и других, где распространена эта религия, — говорит знакомый полицейский, которому должностные инструкции не рекомендуют общаться с журналистами. — Все мы знаем, что ценности, которые пропагандирует республиканская школа, и семейные ориентиры части населения Франции существенно различаются. Знаем, стараемся как получается учитывать это в ежедневной работе. Но никто из нас не пишет этого в отчетах. Не принято. Лучше не искать себе лишних проблем».
Полицейский, назовем его Фабрис, все-таки считает неуместным публиковать полную статистику относительно происхождения преступников и фигурантов списков опасных радикалов. Но он убежден, что такие данные следует собирать и обрабатывать. «Унитарное государство стремится стандарта, — отмечает служитель закона. — Но общественный идеал не работает, и все это видят. Лучше признать поражение и начать активно бороться с ее последствиями».
Общественное табу порождает нехорошие слухи и злоупотребления ими, на которых растет электоральная поддержка «Нацфронта». Косвенно на этом набирает очки кремлевская пропаганда, которая продвигает образ Москвы как сторонницы радикального ислама. Франсуа Олланд не решается разорвать цепь и перейти к решительным шагам. Цена промедления — гнетущая атмосфера в обществе и предчувствие новых терактов, ответственность за которые французы возлагают, в частности, и на власть, что не желает знать неприятную правду.
